Я ПОНИМАЮ ТЕБЯ
Странное дело, отец. Раньше я во всем с тобой соглашался, а сейчас, когда мы спорим, я не так уж часто признаю себя побежденным. Конечно, тебя это немного задевает за живое, но в душе ты всегда мною доволен, хотя и не подаешь вида.
Больше всего в детстве я хотел стать таким, как ты. Мне нравилось смотреть на твои сильные, крепкие руки. Они умели делать все, а главное, самолеты. Отец был летчик, и те игрушечные истребители и бомбардировщики, что вырезал он из дерева, были как настоящие. Старательней всего он делал винты, и, когда я брал самолет в руки, они начинали вращаться. А на улице легкий ветерок крутил их так, что они становились невидимыми и , казалось, самолет рвался в небо.
Отец был военным летчиком, командиром “летающей крепости”. Когда эта махина пролетала над нашим домом, дом начинал дрожать всеми своими стеклами, ему было страшно. Если это было днем, я всегда выбегал и смотрел на него, мне казалось, что это летит мой отец.
Помнишь, я попросил тебя рассказать о том, как ты воевал. Мне было десять лет, ты был тогда моим мальчишеским идеалом настоящего человека. А то, что было с тобой в годы войны, мне надо было узнать для завершения моего идеала. Ты ничего тогда мне не сказал, даже не стал со мной разговаривать. Это меня здорово обидело.
Об одном твоем дне войны я узнал. Тогда мне было уже семнадцать. Мне рассказал о нем твой друг, с которым ты прошел войну.
Всю ночь шел снег. Крупные, похожие на перья, хлопья ложились на прихваченную морозом землю, оставляя на ней все меньше и меньше темных мест. Это был самый первый снег. Утром тучи ушли на запад, открыв чистое голубое небо. Красота нового дня совсем не радовала дежурного авиационного полка. Снег не давал самолетам взлетать. Чистить полосу длиною в километр – дело нелегкое, тем более, что не было нужной техники. Единственное, что утешало дежурного – маскировка: снег прикрыл самолеты, отлично дополнив труд тех, кто вчера делал их невидимыми сверху.
Помог город. Освобожденный неделю назад от немцев, он был рад возможности отблагодарить тех, кого ждали три года. С лопатами и метлами пришла вся городская молодежь, хотя и трудно было называть так этих ребятишек, среди которых, пожалуй, не было никого старше шестнадцати лет.
Самолеты пришли через час. Они шли низко, без всякого прикрытия, восемнадцать немецких бомбардировщиков. Ноющий рев их моторов, слившись с воем сирены воздушной тревоги, сорвал с мест всех, кто был в казармах – люди бросились на улицу с отчаянной слабой надеждой , что это неправда.
Это была жестокая, беспощадная правда войны. Прикрывавшие аэродром и город истребители из соседнего полка тоже не могли взлететь. А немецкие самолеты уже перестроились и заходили на бомбометание. Они сделали два захода. Когда ушли , на взлетной полосе не осталось снега – все было черным от вывороченной земли. А дети все-таки не понимали, что при бомбежке лучше лежать. Они просто бежали, бежали неизвестно куда – это очень жутко, когда в тебя летит бомба.
Летчики говорят, что сверху разрывы бомб кажутся огромными черными деревьями, вырастающими за один миг. Это для тех, кто сверху. Снизу же кажется, что бомба летит только в тебя и спастись невозможно.
Они не спаслись. От пришедших из города в живых остались немногие.
Почему ты не рассказал мне об этом, отец? Я часто тебя об этом молча спрашиваю, особенно когда вижу в небе самолет. Вот и сейчас в небе маленькой точкой падает к горизонту самолет. Ослепительной чертой за ним вырывается пушистый след. Потом след становится шире и медленно растворяется в синеве неба. Мы долго смотрим вслед исчезающему самолету. Мы — это мой отец и я.
Я уже не смотрю – глаза не выдерживают, а отец все смотрит и смотрит. И так каждый раз. Я, наверное, начинаю понимать тебя. Ты не смог, не захотел, наверное, выплеснуть свою боль на меня, еще мальчишку. Ты хотел уберечь меня от горя и ужасов, которые пережил сам. Странное дело отец. Я не во всем соглашаюсь с тобой. Но ты, по-прежнему, мой идеал человека. Настоящего человека.